Он родился VIP-персоной. Набоковы принадлежали к

«старому, сказочно богатому аристократическому роду»...

 

Дед писателя служил министром юстиции при Александре II и III, отец был

известным юристом , входил в состав первой Думы. В семье сохранилась

легенда о дуэли отца. Якобы он стрелялся с неким господином, посмевшим

утверждать, что Владимир Дмитриевич женился на Елене Рукавишниковой

(матери Набокова) из-за денег. Рукавишниковы были миллионерами.

Супруги Набоковы родили пятерых детей, Владимир был старшим и любимым.

Общению со сверстниками он предпочитал «общество бабочек»,

интеллектуальный досуг делил между шахматами и «пожиранием книг». Читать

и писать по-английски научился раньше, чем по-русски. С детства проявлял

синестетические способности — воспринимал явления сразу несколькими

органами чувств (буквы у него имели вкус и цвет).

 

Пятеро детей Набоковых: Владимир (род. 1899), Кирилл (род. 1910), Ольга

(род. 1903), Сергей (род. 1900) и Елена (род. 1906)

Семья жила в Петербурге на Большой Морской № 47, в трехэтажном особняке

розового гранита. Дом обслуживали пятьдесят лакеев; красный отцовский

автомобиль отвозил Владимира в Тенишевское училище. Летние месяцы

Набоковы проводили в загородном имении Рождествено, где в обиходе были

распоряжения «старшим и младшим садовникам».

Через пятьдесят лет советские литературоведы объяснят ненависть Набокова

к СССР обидой за потерянные миллионы. Ненависти не было, его нелюбовь

имела другой цвет и вкус:

«Мое давнишнее расхождение с советской диктатурой никак не связано с

имущественными вопросами. Презираю россиянина-зубра, ненавидящего

коммунистов потому, что они, мол, украли у него деньжата и десятины. Моя

тоска по родине лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному

детству».

Эмиграция из советской России затянулась на полтора года. Наконец семья

Набоковых осела в русском Берлине. В начале 20-х гг. именно здесь находился

 

центр русской эмиграции — община насчитывала более полумиллиона человек

и вела «не лишенную приятности жизнь в вещественной нищете и духовной

неге». За пятнадцать лет, прожитых в Германии, Владимир Набоков не прочел

ни одной немецкой газеты и не слишком тяготился незнанием немецкого языка.

Его жизнь состояла из эпизодических публикаций, литературных вечеров,

подработки статистом на съемочных площадках или учителем тенниса.

Известный в узких кругах поэт и ловелас, гуляя по улице, отгонял поклонниц

тростью. Весной 1923 года на благотворительном маскараде Владимиру

передали записку: незнакомка назначила ему тайное свидание — поздним

вечером на мосту. Он ждал ночную бабочку, а пришел серый волк. Стройный

девичий силуэт едва угадывался под темными одеждами, лицо скрывала

шелковая волчья маска.

Девушка знала наизусть все стихи Набокова и безупречно выдержала интригу:

она так и не сняла маску на первом свидании. Трудно представить более

точное попадание в сердце нарцисса и мастера шахматных задач. Владимир

«воспользовался совершенной свободой в этом мире теней, чтобы взять ее за

призрачные локти; но она выскользнула из узора».

Позднее он узнал ее имя — Вера Слоним. Она мечтала стать летчицей,

стреляла из автоматического ружья в тире, ходила на боксерские матчи и

автогонки, яростно спорила о политике и — представься случай — застрелила

бы Троцкого. О ней говорили: «Каждый в русской среде понимал, кто и что

имеется в виду, когда произносится „Верочка“. За этим именем скрывался

боксер, вступивший в схватку и четко бьющий в цель».

 

​ Вера в середине 1920-х

В 1919 году женская половина семейства Слоним с сорока тремя чемоданами

бежала из революционного Петрограда. Отец Евсей Слоним, потомственный

купец из Могилева, торговец, лесопромышленник, юрист и издатель, был

приговорен большевиками к смертной казни и бежал раньше. Семья должна

была воссоединиться в Одессе, чтобы потом эмигрировать в Германию. Три

сестры Слоним с прислугой успели вскочить в последний товарный вагон

состава, идущего на юг — обратной дороги не было, за поездом уже разбирали

шпалы.

На одной из станций в вагон ввалились петлюровцы (дело их рук — волна

еврейских погромов на юге России). Молодчики прицепились к еврейскому

пареньку. Семейство Слоним с ужасом ждало жестокой развязки. Не смолчала

только восемнадцатилетняя Вера. Замечание субтильной еврейской барышни

потрясло петлюровцев настолько, что они вызвались проводить семью Слоним

до места встречи с отцом, обеспечивая им охрану. Вера любила вспоминать

эту историю.

Немногочисленные друзья, напротив, благоразумно обходили еврейскую тему

стороной, боясь непредсказуемой реакции Верочки. Она могла начать

знакомство с вызывающей фразы: «А вы знаете, что я еврейка?» — или

наговорить дерзостей, лишь заподозрив в собеседнике юдофоба. Ее

болезненное восприятие национального вопроса граничило с паранойей. Кто-

то даже дерзнул сказать Вере: «Если бы ты не была еврейкой, то из тебя

получилась бы отличная фашистка».

Веру не боялся только Владимир. Их взгляды совпадали. Отец Набокова погиб

от руки черносотенца-антисемита, защищая от пули соратника П. Н. Милюкова.

 

Через восемь месяцев после знакомства Владимир писал Вере: «Зачем тебе

маска? Ты — моя маска!» Через два года они поженились. Таинство брака

напоминало секретную операцию. Свидетелями пригласили дальних

родственников, чтобы не разболтали. Никаких фотографий и торжеств. 15

апреля 1925 года молодые заскочили на ужин в дом Веры и между первым и

вторым блюдом сообщили: «Да, кстати, сегодня утром мы поженились».

 

Причин для скрытности было две. Набоков опасался «травли» знакомых,

которые наверняка осудили бы брак русского и еврейки. Действительно,

поползли слухи, что Верочка принудила Владимира идти в загс под

пистолетом. Веру терзал другой демон. В пору ухаживания Набоков вручил ей

донжуанский список своих возлюбленных, аккуратно напечатанный на бланке

издательства Евсея Слонима.

Традиция составлять подобные списки пошла от А. С. Пушкина — они

насчитывали шестнадцать серьезных романов и восемнадцать мимолетных. В

неполном списке двадцатипятилетнего Набокова значилось двадцать восемь

имен... Невозможно представить имя Веры рядом с порядковым номером —

это удар наотмашь по ее самолюбию. Она была согласна стать тенью мужа, но

абсолютной, единственной и всепоглощающей — остальных не существовало

в природе.

Набоков называл союз с Верой «божественным пасьянсом» Ему досталась

жена, каких не бывает. Bepа трудилась за двоих, обеспечивая Владимиру

возможность писать. Не имея образования, но со знанием четырех языков, она

работала секретарем, переводчиком, стенографисткой, а по ночам набирала

на машинке рукописные тексты мужа.

Утро Набокова начиналось с фирменного коктейля жены: яйцо, какао,

апельсиновый сок, красное вино. Он сидел дома и творил: в часы вдохновения

— по 15-20 страниц в день, в иные — вымучивал тринадцать строчек за 17

часов. Ни слова упрека — гений вне критики (в гениальности мужа Вера не

сомневалась никогда). Более того, позже она будет отрицать, что долгие годы

содержала семью, — чтобы не навредить репутации Набокова.

За пятнадцать лет брака Набоков создал девять романов, не считая сборников

стихов и рассказов. 9 мая 1934 года Вера родила сына . Владимир не замечал

беременности жены пять месяцев — он творил! Знакомые удивлялись, что в

семье Набоковых вообще могли родиться дети — настолько супруги были

замкнуты друг на друге и самодостаточны. Впечатление было верным лишь

отчасти.

В разгар мирового экономического кризиса 30-х гг. в Германии к власти пришли

нацисты. На дверях офисов появились таблички «Евреям вход запрещен!» —

Вера уже не могла прокормить семью из трех человек. Центр русской

эмиграции переместился из Берлина в Париж — у Набокова не осталось

читателей.

Когда гений донашивал последние брюки, друзья организовали для него

литературный тур по европейским странам, чтобы он мог хоть что-то

заработать и вывезти семью. В январе 1937 года Вера проводила Владимира

на поезд. Они не привыкли разлучаться — Набоков писал домой иногда по два

письма в день. Через месяц почта принесла анонимный конверт: в письме на

четырех страницах «доброжелатель» расписывал роман Владимира с некоей

 

Ириной Гуаданини, русской эмигранткой 32 лет, разведенной дрессировщицей

пуделей.

Набоков писал жене: «Я и не сомневался, что „слухи“ доползут до Берлина.

Морды скользкие набить их распространителям! Мне, в конце концов,

наплевать на гадости, которые с удовольствием говорятся обо мне, и, думаю,

тебе тоже следует наплевать. Жизнь моя, любовь моя. Целую твои руки, твои

милые губы, твой голубой височек».

Вера не поверила мужу. Он действительно в ней нуждался («.. без того

воздуха, что исходит от тебя, я не могу ни думать, ни писать — ничего не могу

!»), но почему-то звал ее с сыном не в Париж, где жила Гуаданини, а на

Ривьеру. Четыре месяца Вера переносила встречу и вдруг решительно

заявила, что она с сыном едет в Чехословакию, к матери Владимира: надо

показать бабушке внука — там и встретимся!

Безумная идея для нищих эмигрантов. Но, может быть, вдали от разлучницы и

в присутствии матери муж скорее вспомнит о семейных ценностях?

Казалось, план по возвращению блудного мужа в лоно семьи удался —

встреча состоялась, Владимир клялся в любви жене и сыну. В июле 1937 года

Набоковы вернулись во Францию и поселились в Каннах. Тут-то Вера и нашла

письма мужа к Ирине, датированные чешским периодом. Между супругами

состоялся решительный разговор — Вера поставила Владимира перед

выбором: или семья, или любовница.

Неизвестно, что выбрал бы Набоков (ультиматумы убивают чувства), но

неожиданно в Канны примчалась Ирина Гуаданини . Без предупреждения,

тайком, она выследила Владимира с сыном, когда они нежились на пляже.

Назначила ему встречу. И Набоков испугался, увидев любовницу в преступной

близости от семьи. Эта встреча с Гуаданини была последней — по требованию

Веры он попросил Ирину вернуть его письма . Испытание чувств длилось

восемь месяцев. Через три года семья Набоковых эмигрировала в США с

сотней долларов в кармане.

В Америке их никто не ждал — кроме девочки-литагента, подарившей им

пишущую машинку, и нескольких знакомых, поделившихся обносками и

временной крышей над головой. Они приехали из нищеты в нищету. Но отныне

Набоков будет именовать себя «американским писателем».

 

Путь к мировой славе займет долгие пятнадцать лет. В Америке Вера

поседеет, а Набоков прибавит в весе 35 килограммов (когда бросит курить).

Вере тяжело давалась роль профессорской жены, требовавшая публичных

реверансов, Владимир чувствовал себя на публике как рыба в воде, и его

счастье искупало любые трудности.

Со стороны могло показаться, что теперь семью содержал Набоков. Его хлеб

— преподавательская деятельность сначала в колледжах, потом в

Стэнфордском университете, Корнельском и, наконец, в Гарварде. Но лекции

для Набокова писала Вера. Она присутствовала на всех его занятиях, иногда

читала за него курс, если муж болел или капризничал.

Студенты побаивались сфинксообразной особы в черном платье и за глаза

называли Веру «седой орлицей» или «злющей западной ведьмой». Соседи

наблюдали другую картину. Например, как во время переезда Вера тащила

тяжелые чемоданы, а муж нес маленькую настольную лампу и шахматы, как

 

зимой «миссис Набоков» чистит машину от снега, как в непогоду она несет

мужу на работу зонтик и галоши.

Осмелься кто-нибудь сказать, что Вера стала для Набокова мамкой и нянькой,

она бы пристрелила наглеца. В 1955 году она стала единственной в Итаке 53-

летней домохозяйкой, получившей разрешение на ношение огнестрельного

оружия. Через девять лет, на презентации набоковского перевода «Евгения

Онегина», в бисерной сумочке Веры будет лежать браунинг 38-го калибра — из

любви к оружию.

Однажды осенью 1948 года внимание соседей привлекло необычное зрелище:

на заднем дворе дома Набоковых по Сенека-стрит в Итаке разгорелся

огромный костер. Мужчина средних лет бросал в оцинкованную бочку для

сжигания мусора исписанные листы бумаги. Бледное пламя давилось

«маркими фиолетовыми чернилами». Из дома вылетела Вера и, как бабочка на

огонь, кинулась спасать рукопись. Мужчина в гневе заорал на нее. Соседи

расслышали только грозный рык женщины: «Пошел вон отсюда!»

Вера спасала черновик «Лолиты». Еще дважды Набоков попытается привести

приговор в исполнение, но каждый раз жена будет доказывать: пока она рядом,

рукописи не горят. Кто кому командовал «рядом!» — большой вопрос.

Во всяком случае, Набоков не возражал, а иногда настаивал , чтобы Вера

всегда была рядом с ним даже на лекциях. От греха подальше.

Грех случился в женском колледже Уэллсли. «Он любил не маленьких, а

именно молоденьких девочек», — вспоминала выпускница колледжа Кэтрин

Риз Пиблз. Если у Лолиты и был реальный прототип, то это, скорее всего,

Кэтрин. Девушке нравился русский профессор. И она с удовольствием стала

его изучать, забираясь под длинное профессорское пальто на ватине.

А после того, как Набоков однажды написал на школьной доске «Я тебя

люблю» и быстро стер, Кэтрин заинтересовалась русским языком. Сколько

таких лолиток было у Набокова, можно только догадываться: коллеги

вспоминали, как Владимир «шнырял по кампусу с жадным ищущим взором

антрополога».

В одном из номеров журнала «Мадемуазель» за 1947 год Набокова отметили

как «преподавателя, снискавшего небывалое обожание студенток ». Еще бы!

Он был последним мужчиной в Америке, который целовал женщинам руки.

Надо ли говорить, что Вера ушла в глухую оборону и категорически отрицала

любые романы мужа, бросавшие тень на его репутацию. У него была только

одна тень — жены.

«Лолита» родилась в сентябре 1955 года. Пять американских издательств

отказались публиковать эту «омерзительную вещь», англичане решали судьбу

книги и автора на уровне парламента. На публикацию согласились только

французы. Вера отвезла рукопись лично, не доверяя почте. Та самая Вера,

которая десять лет назад запрещала своему 12-летнему сыну читать «Тома

Сойера»: «Эта книга внушает ранний интерес к девочкам и учит дурному!».

После выхода в свет романа «о порядочном джентльмене, который

испытывает безнравственные чувства к падчерице», доселе малоизвестному

писателю Набокову грозило изгнание из Америки, тюрьма в Англии и

обвинения в педофилии во Франции.

Автор отчета для американского издательства «Даблдэй» писал: «То, что

страсть может стать такой отвратительной, свидетельствует об испорченности

автора — и он действительно крайне испорченный человек, — что вовсе не

лишает роман определенных достоинств». Через несколько месяцев «Санди

 

Таймс» опубликовала рейтинг лучших книг года — и «Лолита» вошла в первую

тройку.

Через год «непристойный роман» возглавил список мировых бестселлеров.

Издательства боролись за авторские права и «перспективу угодить в тюрьму

из-за двенадцатилетней девочки».

Скандалы и успех подогревали друг друга. Стали вдруг востребованы

произведения, написанные Набоковым ранее. Посыпались новые заказы.

Стэнли Кубрик купил права на экранизацию романа. Картина была

номинирована на семь наград. Кажется, супруги открыли золотую жилу. Вера

наконец купила себе веселенькое платье. А Набоков завел в дневнике

страницу «Ураган Лолита», где описывал перипетии, связанные с романом.

Ураган «Лолита» перенес Веру и Владимира в Европу Последним

пристанищем для «эмигрантов, трижды гонимых историей», стала Швейцария.

Вера и Владимир поселились на последнем этаже отеля «Монтрё-Палас» в

номере с видом на Женевское озеро. Изолированность, возведенная в степень

недосягаемости, определила их образ жизни. Подруга семьи, княжна Зинаида

Шаховская, организовавшая литературное турне писателя по Европе в 30-х гг.,

на одном из приемов была поражена: супруги Набоковы сделали вид, что ее не

знают!

Однажды в лифте постоялица отеля поздоровалась с Верой и пожелала ей

доброй ночи. «Миссис Набоков» вернулась в свой номер возмущенная до

крайности: «Что она о себе возомнила! Люди должны знать свое место!»

Тяжелее всех приходилось издателям, юристам, журналистам, переводчикам,

налоговикам. Вера точно знала их место.

Десять лет она судилась с французским издательством «Олд Пресс», которое

первым опубликовало «Лолиту». Добилась сожжения тиража в Швеции : ее не

устроило качество перевода.

Австралийский профессор Эндрю Филд взялся писать биографию Набокова.

Супруги пригласили его к себе в Монтрё. Вскоре Филд прислал им первую

рукопись. Набоков назвал ее «кретинской ». Текст на 670 страницах был

возвращен профессору с правками и комментариями Веры на 181 страницу.

В последний год жизни Набоков постоянно болел — сдавали сердце и легкие.

Его тело умирало, а душа цеплялась за Веру. Ворчал: «Я бы не возражал

полежать в больнице, если бы ты была рядом, положил бы тебя в нагрудный

карман и держал при себе».

2 июля 1976 года сердце Набокова остановилось. Вера и Дмитрий были рядом.

На траурной церемонии Вера не проронила ни слезинки. Но сын запомнил, как

мать вдруг сказала: «Давай наймем самолет и разобьемся!» Вера пережила

мужа на 13 лет.

Сидя в инвалидном кресле после перелома шейки бедра, она продолжала

заниматься переводами романов Набокова, пока руки держали книгу.

Незадолго до смерти попросила друзей: «Молитесь, чтобы я умерла

мгновенно».

Она тихо умерла в 10 часов вечера 7 апреля 1991 года на руках у сына. В

некрологе «Нью-Йорк Таймс» написала: «Вера Набокова , 89 лет, жена, муза,

агент». Прах Веры смешали с прахом мужа. Они не верили, что со смертью все

заканчивается...