Есть такое выражение «неувядающая красота». Это про нее — Марфу Пешкову. Внучка Максима Горького и Екатерины Пешковой, подруга детства Светланы Сталиной, невестка Лаврентия Берии. Она не скрывает свой возраст, но поверить невозможно, что этой моложавой, обаятельной и смешливой женщине на днях исполнилось 87. Секрет своей жизненной силы Марфа Максимовна объясняет просто: «Занимаюсь спортом и мало кушаю. У нас в доме не было культа еды».
Она родилась в итальянском Сорренто. Сегодня живет на две страны: полгода в Испании, полгода в России. Из окна ее квартиры в ближнем Подмосковье виден сосновый лес. На лоджии разноцветные ракушки, морские камешки, причудливая коряга — здесь все напоминает ее родное Средиземноморье. И, конечно, забавная фигурка ослика с поклажей. Впрочем, ослик — это отдельная история…

— Когда мне было пять месяцев, мама заразилась брюшным тифом, и у нее, естественно, пропало молоко, — рассказывает Марфа Пешкова. — Папа в ужасном состоянии помчался в Сорренто искать кормилицу. Когда он уже был в полном отчаянии, ему подсказали: в одной семье живет ослица, которая только что родила. А ослиное молоко очень близко к женскому. И меня кормили этим молоком, пока не нашли кормилицу. Она тоже была необыкновенная. До меня она кормила наследного принца итальянского короля.

— Кому вы обязаны редким именем Марфа?
 

— Папа с мамой назвали Марией, а когда из Рима приехал меня крестить архимандрит Симеон, дедушка решил дать мне имя Марфа. Крестины проходили у нас дома, дедушка был на подхвате, когда меня окунали в купель, держал полотенце. Дедушка и бабушка в церковь не ходили, потому что считали, что священнослужители вне службы не всегда себя ведут подобающим образом. Но перед праздником бабушка всегда просила домработницу отнести деньги в храм.

— Каким дедушкой был Максим Горький?

— Он нас с сестрой очень любил. Мы с ним гуляли на даче в Горках, когда он был свободен. Нам говорили: «Дедушка зовет вас!» Мы бежали и вместе шли в лес. Дедушка любил собирать грибы. Когда сезон заканчивался и лес пустел, где-то за воротами еще попадались грибы. Мы приносили их в наш лес и подсаживали. Дедушка, конечно, догадывался, потому что наши грибы неглубоко сидели в земле, но виду не подавал и всегда страшно радовался: «Сегодня у нас опять урожай!» Во время прогулок он рассказывал много историй из своего детства. Когда после его смерти я открыла его книгу «Детство», меня не покидало ощущение, что я это уже знаю.

— А с какого времени вы себя помните?

— В памяти остались фрагменты. Я хорошо помню Сорренто и потом, спустя многие годы, даже камень нашла, за которым мне на Пасху прятали яички. Нас с сестрой Дарьей водили в итальянскую школу, потому что думали, что мы пойдем туда учиться. После урока рисования дети подарили нам рисунки, которые я хранила. А потом, во время войны, кто-то хорошо пошуровал у нас в доме на Никитской. На переменке маленькие итальянцы хулиганили и делали что хотели, даже танцевали под музыку. Все было не так, как в московской школе, где мы чинно ходили парами по коридору. Если мальчишки начинали драться, получали замечание в дневник.

— Вы учились в 25-й образцовой школе вместе с детьми советской элиты и сидели за одной партой со Светланой Сталиной. Выбор школы был неслучаен?

— Меня и отправили в эту школу из-за Светланы. Сталин приезжал к дедушке, а когда умерла его жена Надежда Аллилуева, привез к нам Светлану. Он очень хотел, чтобы она общалась со мной и с Дарьей. И еще просил жену Берии Нину Теймуразовну опекать Светлану, приглашать ее в гости, чтобы ей не было так одиноко.

— Помните, как вы познакомились?
 

— Я помню, как она вошла в дом, встала около зеркала и начала шапочку беленькую снимать, как вдруг водопадом рассыпались золотые волосы в кудрях. Когда детей маленьких знакомят, они не знают, о чем говорить. Нас вывели в сад погулять, и потом она вместе с папой уехала. А второй раз уже меня повезли к ней. Встретила нянечка и повела к Светлане. Она сидела в комнате и что-то шила из черной ткани. На меня особенно не взглянула, только кивнула. Мы сидели и молчали. Потом я спросила: «А ты что шьешь?» — «Кукле платье». — «А почему черное?» — «Я из маминого платья шью». Потом посмотрела на меня внимательно: «Ты разве не знаешь, что у меня мама умерла?» — и стала плакать. Я сказала: «А у меня папа умер». И тоже заплакала. Это горе нас надолго объединило.

— Как вела себя дочь Сталина в школе?

— Светлана была очень скромной. И терпеть не могла, когда на нее обращали внимание как на дочь Сталина. Она от этого и уехала, потому что знала, что ничего не изменится. В начальной школе ее сопровождал охранник, и то она всегда просила, чтобы он отставал на два-три шага. Дружила еще с Аллой Славуцкой, ее отец был послом в Японии, Раей Левиной. Дни рождения Светланы праздновались на даче, а не в Кремле.

— Как вам казалось: Сталин любил дочь?

— Пока была маленькой, любил. А потом, когда Светлана подросла, стала девушкой и начала заглядываться на мальчиков, он ее прямо возненавидел. У него какая-то ревность появилась и, когда он узнал, что она начала встречаться с Алексеем Каплером, сразу его выслал. А они просто гуляли по улицам, ходили в музей, между ними ничего не было.

— Марфа Максимовна, вы часто видели Сталина. Как вы к нему относились?

— Сталина я ненавидела из-за Светланы. Сколько раз она плакала. Он грубо с ней разговаривал: «Сними эту кофту! Для кого ты вырядилась?» Она в слезы. Как-то мы с ней вместе уроки делали, у меня с математикой было плохо, Сталин напротив сидел. Он любил подтрунивать: «Много ли мальчиков прыгает вокруг тебя?» Меня, естественно, бросало в краску, ему это очень нравилось. Однажды сидим со Светланой, кушаем, и вдруг он на меня такими злыми глазами посмотрел: «Как ваша стар-руха поживает?» С таким раскатистым «р»! Мне даже в голову не могло прийти, о ком он спрашивал. Светлана шепнула: «Это он о бабушке твоей!» А моя бабушка, Екатерина Павловна Пешкова, никого не боялась. Всегда шла напролом. Когда она приезжала к нам на правительственную дачу, говорила охраннику: «Я к внучке!» Тот бежал звонить: пропускать или нет? Естественно, пропускали. Сталин ее ненавидел, но боялся тронуть. Ее знали слишком много людей и здесь, и за рубежом.

— Время было страшное. Начинались первые аресты. А к Светлане обращались знакомые с просьбами помочь?
 

— Я знаю, что однажды она вступилась за кого-то. Сталин ее отругал и жестко сказал, чтобы это было в первый и последний раз. Так же, как она однажды прибежала радостная сообщить, что выходит замуж за Гришу Морозова, Сталин крикнул: «Что, русского не могла найти?» — и хлопнул дверью.

— В школе вы со Светланой были ближайшими подругами, а потом перестали общаться...

— Со Светланой мы десять лет просидели за одной партой. Разошлись мы из-за Серго, сына Берии, потому что она была в него влюблена еще со школы. Он пришел к нам в девятом классе. Она мне говорила: «Я его знаю, мы в Гагре познакомились, он такой хороший парень!». Его воспитывала немка Элечка, потому что мама, Нина Теймуразовна, химик по профессии, все время работала. Серго прекрасно знал немецкий язык, как и мы с Дарьей, у нас тоже была немецкая нянечка. Воспитание нас с Серго объединяло. Другие мальчики хулиганили, особенно Микоянчики. Я помню, в Барвихе, из-за того, что мы с сестрой не вышли, они сняли калитку и выкинули ее в овраг.

Серго также был приучен не жадничать за столом: брать столько, сколько можешь съесть, чтобы тарелка была чистая. Я и сейчас не могу что-то оставить на тарелке. Немецкие воспитательницы привили нам пунктуальность. Если приятельницы меня приглашают в гости к шести часам, я и прихожу к шести. А они только начинают салатик резать, и я тоже включаюсь в работу.

— Как Светлана восприняла ваше замужество? С ревностью?

— Когда мы с ней впервые встретились после того, как я вышла замуж за Серго, она сказала: «Ты мне больше не подруга!» Я спросила: «Почему?» — «Ты знала, что я его любила больше всех, и не должна была за него выходить замуж. Не важно, что у меня Гриша! Может быть, через пять лет был бы Серго». Она считала, что когда-нибудь добьется своего. Звонила нам домой. Когда я подходила к телефону, Светлана вешала трубку. А Серго жутко выходил из себя: «Опять эта рыжая бестия звонит!»

— Роковая любовь. Светлана ведь уже была замужем?

— Да, у нее уже был Гриша Морозов. Фамилия его отца Мороз. Грише прибавили окончание «ов», когда он в школу пошел. У Светланы и Гриши уже родился сын Ося, но все равно она испытывала чувства к Серго. Во время войны, находясь в эвакуации в Куйбышеве, она как-то уговорила Васю (Василия Сталина. — Е.С.), чтобы он слетал с ней к Серго. Потом Серго мне рассказывал, что это был кошмар. Он не знал, как себя вести. Вроде и не выгонишь.

— А как вас приняли родители мужа? Все-таки вы вошли в очень непростую семью. Одно имя Берия наводило ужас.

— Лаврентий меня обнял и сказал: «Теперь ты наша». Тогда не принято было играть шумные свадьбы. Мы расписались, дома за столом выпили хорошего грузинского винца. Когда у меня родилась первая дочь, Нина, свекровь сразу бросила работу и занялась внучкой. А Лаврентий каждую субботу приезжал на дачу и проводил с женой воскресенье. А по будням допоздна сидел у Сталина, который хотел, чтобы все они находились при нем. Так что разговоры о том, что у Лаврентия было 200 любовниц, не очень соответствуют реальности. Конечно, у него были женщины, последняя даже родила ему ребенка, но не столько, сколько ему приписывают!

— Жене, Нине Теймуразовне, приходилось смиряться?

— Смиряться? У нее тоже один охранник был в фаворитах в Гагре. Я как-то подслушала их шепоты на балконе.

— Марфа Максимовна, родные арестованных вас не просили замолвить слово перед наркомом Берией?

— Нет, никогда. Бабушка приехала один раз со списками заключенных, и он сказал: «Дорогая Екатерина Павловна, я вас очень прошу этого не делать. Вы должны понять, почему. Все передавайте моему секретарю».

— А у вас свекор не вызывал чувства страха?

— Да что вы! Наоборот! На даче по утрам, только они с Ниной Теймуразовной просыпались, сразу просили принести запеленутого ребятеночка — мою первую дочь, Нину. Клали между собой и могли час просто любоваться. Масса была снимков, где Лаврентий Берия возит коляску или держит внучат на коленях. После его ареста все эти фотографии у меня конфисковали.

— Как это было?

— Лаврентия Берию убили в Москве, в его квартире. Я знаю это точно, потому что через несколько лет я встретилась с одним из охранников, и он подтвердил. А за нами пришли, когда мы были на даче. Ночью нас с детьми и с няней Элечкой посадили в машину и увезли на спецдачу, где даже радио не было. Мы не знали, что произошло. Казалось, что это переворот. Я думала, нас везут на расстрел. В то время я ждала третьего ребенка, была на восьмом месяце, с пузом. Это был какой-то конспиративный дом, где, наверное, держали иностранцев, потому что я под ковром нашла доллар. Мы 20 дней провели там. На бумажке отмечали каждый день. Гулять разрешалось от этого дерева и до того дерева.

Потом Серго забрали в тюрьму. Выводили его якобы на расстрел, а мать подводили к окну и говорили: «Не скажете — расстреляем вашего сына!» И то же проделывали с ним.

После ареста мужа меня привезли в Барвиху. Конечно, за меня просили и мама, и бабушка. Когда мы подъехали к даче, все стояли на улице. Первый вопрос, который я задала родным, был: «Что случилось?» У бабушки в руках была газета.

— Серго Берию потом выслали в Свердловск. Вы поехали с мужем?

— Да. В Свердловске мы жили за городом, в районе Химмаша, потому что Нина Теймуразовна пошла туда работать. Когда Серго разрешили ехать в Москву, он категорически отказался. И поехал на Украину, где у него была тетя. Мне очень нравилось в Свердловске. Москва — не мой город, кроме старого Арбата. Я люблю Киев, там живет мой сын.

— А почему вы развелись?

— Когда я однажды приехала из Москвы и мы с Серго вышли погулять, вдруг появляется разъяренная девица, которая идет прямо на нас и кричит ему: «Ты с кем?». Я ничего понять не могу. Он стоит красный, молчит. Я пролепетала: «Я — жена!» Она ему кричит: «Ты же мне паспорт показывал, что ты не женат!» И действительно, у него в новом паспорте штампа не было. Ему дали фамилию матери Гегечкори и отчество Алексеевич.

Я была в таком состоянии, что могла убить, и понимала, что не смогу держать себя в руках. Это все ослиное молочко. (Смеется). Я моментально решаю. Собрала вещи, купила билет и вечером уехала в Москву. Потом я позвонила Серго и сказала: «Я с тобой развожусь». Даже в «Вечерке» было опубликовано сообщение о нашем разводе.

— А потом вы встречались?

— Конечно. Я часто ездила в Киев и, уже поразмыслив, поняла, что сын должен быть рядом с отцом, и отправила его туда.

— Знаю, что, когда Серго Берию арестовали, ваша мама написала письмо на имя Ворошилова: «Убедительно прошу Вас принять участие в судьбе Марфы — внучки А.М.Горького, дед и отец которой сами погибли от руки врагов народа. Прошу, чтобы ей было разрешено жить в нашей семье...» Вы тоже считаете, что ваших отца и деда убрали?

— Папа мешал. Это я точно знаю. Потому что в то время это был единственный человек, который связывал дедушку с миром. Уже устроили пропускной пункт, хотя еще существовал дедушкин секретарь Крючков, который решал, кого пускать, а кого — нет. Папу стали очень часто приглашать на разные мероприятия. Дедушка не мог ездить по состоянию здоровья и посылал сына. Попробуй не выпить, когда первый тост был за Сталина и за советскую власть! Пили стаканами. А папа только что приехал в СССР, он полжизни прожил за границей. Он был патриотом и находился за рубежом потому, что Ленин ему сказал: «Твое назначение — быть рядом с отцом». Когда дедушка собрался вернуться в Сорренто на зиму, Сталин ему сказал: «У нас есть Крым. Мы вам предоставим дачу. Забудьте про Сорренто!» Самое счастливое время нашей семьи — это Сорренто. Дедушку больше не выпустили в Италию, хотя там оставались его вещи. Мама и бабушка ездили паковать его книги и вещи. Кстати, дом не был собственностью Горького, он снимал его у герцога ди Серракаприола.

— Вашего отца элементарно спаивали?

— Делали все, чтобы он начал пить. Мама и Валентина Михайловна Ходасевич рассказывали, что в доме всегда было легкое вино «Кьянти», но чтобы кто-то любил пить — нет. Разве что Крючков. Я даже помню, как на даче в Горках-Х он уже с утра наливал коньяк и немного разбавлял его нарзаном. Папу я никогда не видела пьяным, но чувствовал он себя плохо. Помню, как мы с Дарьей поехали к зубному врачу с папой, и вдруг он резко остановил машину, я даже носом ударилась о стекло и заплакала. Папа вышел и долго стоял на улице. Ему было трудно дышать.

— Я читала, будто бы ваш папа умер из-за того, что в нетрезвом состоянии заснул на скамейке, где его оставил Крючков. Ночь была холодная, и он замерз.

— Все было не так. В тот день папа приехал от Ягоды, который его все время звал и напаивал. А моя мама до этого сказала ему твердо: «Если ты еще раз приедешь в таком состоянии, то я с тобой развожусь». Папа вышел из машины и направился в парк. Сел на скамейку и заснул. Разбудила его нянечка. Пиджак висел отдельно. Это было 2 мая. Папа заболел и вскоре умер от двустороннего воспаления легких. Ему было всего 36 лет.

— Как Горький пережил смерть единственного сына?

— А он и не пережил, ушел через два года. Когда дедушка писал «Клима Самгина», первым читателем был Максим. Потом уже дедушка после пятичасового чая собирал всех домочадцев и сам читал вслух.

— А Ягода действительно ухаживал за вашей мамой?

— Все разговоры, что за мамой ухаживал Ягода, просто домыслы. Его посылал сам Сталин. Ему хотелось, чтобы мама о нем хорошо думала, и Ягода должен был ее подготовить. Он показывал ей альбомы, посвященные деяниям Сталина, которому мама давно нравилась. Сталин положил на нее глаз еще тогда, когда впервые привез к нам Светлану. Он всегда приезжал с цветами. Но мама в очередной их разговор на даче твердо сказала «нет». После этого всех, кто приближался к маме, сажали. Первым был Иван Капитонович Луппол, директор Института мировой литературы. Уже после войны у мамы появился Мирон Мержанов, известный архитектор. Его тоже арестовали. Потом настал черед Владимира Попова, который очень помогал маме. После этого она сказала: «Больше ни один одинокий мужчина не войдет в мой дом».

— У вашей бабушки, Екатерины Павловны Пешковой, женского счастья тоже не было. У Максима Горького были яркие романы.

— Но с бабушкой у него всю жизнь сохранялись особые отношения. Он хотел, чтобы она приезжала когда хотела. И в его доме всегда была комната Екатерины Павловны, в которую гостей не пускали, кроме меня и сестры, когда кто-то из нас заболевал. Так и говорили: «бабушкина комната». Последней любовью дедушки стала Мария Игнатьевна Будберг. А у бабушки был Михаил Константинович, с которым они вместе завтракали. Летом он жил у бабушки в Барвихе, где у него была своя комната. Муж и не муж. Они познакомились на даче, где Катюша умирала — бабушкина дочка. Она была в таком состоянии, что не хотела жить. Михаил Константинович сумел вывести ее из депрессии. Дедушка был в это время с Марией Федоровной Андреевой в Америке и прислал сухое соболезнование.

— Ваша бабушка возглавляла Политический Красный Крест. Тысячи людей обязаны ей своей жизнью.

— В Италии меня познакомили с настоятелем русской церкви. Он усадил меня за стол и вытащил фотографию: «Это моя мама». Потом показал документ: «Благодаря этой бумажке я живу на свете!». Его отца выслали на Соловки, и жена обратилась к моей бабушке за помощью. Бабушка выхлопотала, чтобы раз в месяц по этому пропуску могли посылать питание. На Соловках люди умирали голодной смертью, потому что, когда не было навигации и продукты кончались, ссыльных не кормили. Священник сказал: «Ваша бабушка — святой человек!»