«Начать мне придется с вопроса андрогинности. В начальной школе, классе в пятом-шестом, мы жили в тисках сурового свода правил, строго определявших, каким полагается быть мальчику, а какой — девочке. Помните эпизод в «Приключениях Гекльберри Финна», где он переодевается в девчонку и его разоблачают из-за того, как он держит иголку и как ловит мяч? Вот-вот, именно о подобных штучках идет речь. Мы знали: то, как ты сидишь, закидываешь ногу на ногу, держишь сигарету или разглядываешь свои ногти, и есть безусловное доказательство того, к какому полу ты принадлежишь. Теперь я понимаю, что не все ребята воспринимали эти правила настолько буквально. Но я относилась к ним со всей серьезностью. Я была уверена: стоит сделать один неверный шаг, неправильно скрестить ноги или стряхнуть воображаемый пепел с сигареты, и моя сущность изменится окончательно и бесповоротно. Одна мелочь — и все. При этом я была совершеннейшей девочкой со всеми необходимыми девчачьими атрибутами: девичьим именем, платьицами, телефоном и блокнотом для автографов. И все равно, едва став подростком, я была убеждена, что в любой момент могу все испортить. Я совершенно не чувствовала себя девчонкой. Слишком много во мне было мальчишеского. Я была спортивной, амбициозной, открытой, склонной к соперничеству, шумной и непослушной. Мои коленки вечно были в ссадинах, носки постоянно сползали в кеды, и я запросто могла погонять в футбол. Я отчаянно стремилась измениться, перестать быть чем-то средним, окончательно и бесповоротно стать девочкой — розовой и уютной, как кукольная спаленка. И я чувствовала, что в этом мне поможет только одно: грудь.
Я была на полгода младше своих одноклассниц. Так что еще шесть месяцев после того, как это началось, то есть другие девчонки стали «развиваться» (именно так мы это называли), я не переживала. Сидя в ванне, я рассматривала свою грудь и знала, что в любой день, в любую секунду она начнет расти, как у остальных. Но она не росла.
«Я хочу купить лифчик», — сказала я матери однажды вечером. «Зачем?» — спросила она. Моя мать ненавидела лифчики. Когда моя третья сестра доросла до желания обзавестись этим предметом туалета, у мамы уже был наготове набор подходящих к случаю шуток. «Может, лучше используешь пластырь?» — вопрошала она. Мать страшно гордилась тем, что стала носить лифчики лишь после рождения четвертого ребенка, и то по решительному настоянию своего гинеколога. Мне казалось дикостью, что этим можно гордиться. Господи, ведь на дворе стояли 1950-е. Джейн Расселл, кашемировые свитера… Неужели она этого не замечала? «Я уже взрослая, я не надену рубашку!» — кричала, вопила, рыдала я. «Не надевай», — отвечала мать. «Но я хочу купить лифчик!» — «Зачем?»
Думаю, для большинства девочек лифчики, бюстгальтеры и все, что с ними связано, воплотили в себе самый травмирующий опыт и более всего символизировали расставание с детством и превращение из девочки в женщину. Уж, конечно, больше, чем наступление месячных — хотя и это было и травмой, и символом. Но грудь — вот она, ее видно, она у всех на глазах. А насчет месячных девочки могли врать сколько угодно, и никто не замечал обмана. Я лично именно так и делала. Для этого надо было всего лишь шумно беспокоиться, хватит ли у тебя монеток для автомата с прокладками, картинно держаться за живот и три-пять дней стонать о том, что тебя опять настигло проклятие. Так можно убедить кого угодно. В женских книжках, журналах и среди уважаемых гинекологов бытует поверье, что менструальные боли — проблема исключительно психологическая. И я склонна с этим согласиться. Хотя в конце концов они настигли и меня. Ужасные боли, при которых думаешь лишь о горячей грелке и о том, чтобы доползти до кабинета школьной медсестры и упасть на кушетку. Но в отличие от прочей боли, с которой мне доводилось сталкиваться, этой я ждала с нетерпением, радовалась ей, наслаждалась ею, беззастенчиво хвастаясь направо и налево. «Я не пойду. У меня болит живот». «Я не могу. У меня болит живот». И самое главное — разумеется, с хихиканьем и розовеющими щеками: «Я не могу плавать. У меня болит живот». Никто не отваживался называть вещи своими именами. Менструация — ужас, что за слово. Болит живот — и все.
Мой первый лифчик был размера 28АА. Сомневаюсь, что в то время можно было найти что-нибудь меньше. Хотя сейчас, я слышала, продаются лифчики для пятилеток — вообще без чашек: кажется, они называются «спортивными».
Я купила свой первый бюстгальтер в универмаге Робертсона в Беверли-Хиллз. Я шла туда одна, дрожа, в уверенности, что, посмотрев на меня, там лишь усмехнутся и велят приходить на следующий год. В магазине примерщица отвела меня в кабинку и, стоя рядом, ждала, пока я стащу с себя блузку и натяну предложенный лифчик. Маленькие чашки сиротливо торчали на плоской грудной клетке. «Наклонись», — сказала примерщица (я до сих пор не знаю, есть ли у примерщиц в отделах бюстгальтеров другие обязанности, кроме как велеть тебе наклониться). Я наклонилась — в отчаянной надежде, что грудь чудом выскочит наружу откуда-то из глубины моего тела прямо в чашки лифчика. Но увы.
— Не переживай, — сказала моя подруга Либби через несколько месяцев, за которые ситуация ничуть не изменилась. — Вот выйдешь замуж, и они вырастут.
— В каком смысле? — не поняла я.
— Ну, когда ты выйдешь замуж, твой муж будет их трогать, гладить, целовать, и они вырастут.
Моей лучшей школьной подругой была Диана Раскоб. Она жила в квартале от меня, в доме, полном чудес. Там, например, были английские маффины. Раскобы были первым семейством в Беверли-Хиллз, где на завтрак ели английские маффины. Еще у них на заднем дворе росло абрикосовое дерево, у них был корт для бадминтона и подписка на журнал Seventeen, и миллион игр — и «Парчиси», и «Охотники за сокровищами», и «Анаграммы». Три-четыре раза в неделю мы с Дианой укрывались днем в ее сокровищнице, читали, играли и разговаривали. На кухне у матери Дианы было полно вредной еды на любой вкус — больше я, кажется, нигде не встречала. У меня дома всегда в изобилии имелись яблоки, персики, молоко и домашнее шоколадное печенье — все вкусное и полезное, только боже упаси съесть что-нибудь перед обедом, ведь так можно испортить аппетит. В доме Дианы не держали ничего полезного, и к тому же можно было лопать что угодно, прямо перед обедом, никто тебе и слова не говорил. Чипсы со вкусом барбекю (они тоже впервые появились именно у Раскобов), огромные бутыли с имбирным ситро, свежий попкорн с топленым маслом, кофейное мороженое «Баскин Роббинс» с горячим ирисковым соусом, покрытые сахарной пудрой пончики из кондитерской Ван де Кампа.
Читать далее